Неточные совпадения
Зачем же выставлять напоказ бедность нашей жизни и наше грустное несовершенство, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства? Что ж делать, если такого свойства сочинитель, и так уже
заболел он сам
собственным несовершенством, и так уже устроен талант его, чтобы изображать ему бедность нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства! И вот опять попали мы в глушь, опять наткнулись на закоулок.
Ему отчего-то было тяжело. Он уже не слушал ее раздражительных и кокетливых вызовов, которым в другое время готов был верить. В нем в эту минуту умолкла
собственная страсть. Он
болел духом за нее, вслушиваясь в ее лихорадочный лепет, стараясь вглядеться в нервную живость движений и угадать, что значило это волнение.
— Я не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно
заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько
собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Я стоял с книгой в руках, ошеломленный и потрясенный и этим замирающим криком девушки, и вспышкой гнева и отчаяния самого автора… Зачем же, зачем он написал это?.. Такое ужасное и такое жестокое. Ведь он мог написать иначе… Но нет. Я почувствовал, что он не мог, что было именно так, и он только видит этот ужас, и сам так же потрясен, как и я… И вот, к замирающему крику бедной одинокой девочки присоединяется отчаяние,
боль и гнев его
собственного сердца…
В разлуке с ним рана будто раскрывалась вновь,
боль оживала, и она стремилась к своему маленькому другу, чтобы неустанною заботой утолить свое
собственное страдание.
Устинья Марковна с душевной
болью чувствовала одно: что в своем
собственном доме Родион Потапыч является чужим человеком, точно ему вдруг стало все равно, что делается в своем гнезде. Очень уж это было обидно, и Устинья Марковна потихоньку от всех разливалась рекой.
Я понимал, что она сама обдумывала, может быть, какой-нибудь свой
собственный план о близком, предстоящем разрыве, и могла ли она его без
боли, без горечи обдумывать?
С удивлением, с тоской и ужасом начинал Ромашов понимать, что судьба ежедневно и тесно сталкивает его с сотнями этих серых Хлебниковых, из которых каждый
болеет своим горем и радуется своим радостям, но что все они обезличены и придавлены
собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием.
К половине сентября начинает сводить священник полевые счеты и только вздрагивает от
боли. Оказывается, что ежели отложить на семена, то останется ржи четвертей десять — двенадцать, да овса четвертей двадцать. Тут — и на
собственное продовольствие, и на корм скоту, и на продажу.
Я слышал, как Фаинушка всхлипывала от
боли, силясь не отставать, как"наш
собственный корреспондент"задыхался, неся в груди зачатки смертельного недуга, как меняло, дойдя до экстаза, восклицал: накатил, сударь, накатил!
Одна
боль собственного его сердца, прежде всяких наказаний, убьет его своими муками.
Школьники не подозревали тогда, что этот угрюмый, никогда не улыбавшийся господин, с журавлиной походкой и длинным носом — сердцем сокрушался и
болел о каждом из них почти так же, как о
собственном сыне.
— В клуб? — горько прошептала она. — Не в клуб вы едете, ветреник! В клубе некому дарить лошадей
собственного завода — да еще серых! Любимой моей масти. Да, да, легкомысленный человек, — прибавила она, возвысив голос, — не в клуб вы едете. А ты, Paul, — продолжала она, вставая, — как тебе не стыдно? Кажется, не маленький. Вот теперь у меня голова
заболела. Где Зоя, не знаешь?
Иногда ему сдавалось, что он
собственный труп везет, и лишь пробегавшие изредка горькие судороги неизлечимой душевной
боли напоминали ему, что он еще носится с жизнью.
И потухло злобное, и что-то очень похожее на любовь смутило жестокое сердце, одичавшее в одиночестве, омертвевшее в
боли собственных ран: «Бедный ты мой мальчик, да за что же такое наказание!
Как не помнить! Дело было в том, что хотя на свете и существует фельдшер Демьян Лукич, который рвет зубы так же ловко, как плотник ржавые гвозди из старых шалевок, но такт и чувство
собственного достоинства подсказали мне на первых же шагах моих в Мурьевской больнице, что зубы нужно выучиться рвать и самому. Демьян Лукич может и отлучиться или
заболеть, а акушерки у нас все могут, кроме одного: зубов они, извините, не рвут, не их дело.
Вот отчего говорится, что нет отечества краше
собственного отечества; вот отчего ни об чем не
болит сердце такою острою
болью, как об отечестве.
Выражается сознание, что врага у вас не находится, а что
боль есть; сознание, что вы, со всевозможными Вагенгеймами, вполне в рабстве у ваших зубов; что захочет кто-то, и перестанут
болеть ваши зубы, а не захочет, так и еще три месяца проболят; и что, наконец, если вы все еще несогласны и все-таки протестуете, то вам остается для
собственного утешения только самого себя высечь или прибить побольнее кулаком вашу стену, а более решительно ничего.
Когда сие ему сделает хотя небольшую
боль, то вероятнее всех ученых доказательств из
собственного своего опыта познает он, что оскорблять чувства, следовательно, и нежить, — можно».
Впрочем, из этого следует, что бабе было холодно, что
болела у нее слабая грудь, а наконец и то, что ее беспокоило состояние
собственного ребенка — чувство весьма обыкновенное, понятное каждому.
Душа давно привыкла с тупою, молчаливою
болью в природе видеть лишь мертвую пустыню под покрывалом красоты, как под обманчивой маской; помимо
собственного сознания, она не мирилась с природой без Бога.
Это ее возмутило и срамило в
собственных глазах. Все из-за него, из-за презренного мужчины, променявшего ее на суслика. Надо было пересилить глупый бабий недуг — и она пересилила его. Осталась только тупая
боль в висках. Незаметно она забылась и проспала. Когда она раскрыла отяжелевшие веки, вечерняя заря уже заглянула в скважины ставень. В доме стояла тишина; только справа, в комнатке горничной, чуть слышно раздавался шепот… Она узнала голос Низовьева.
Он начал пятиться, но не прошел и двух аршин, как почувствовал, что его правая рука слабеет и отекает. Затем вскоре наступил момент, когда он услышал свой
собственный душу раздирающий крик и почувствовал острую
боль в правом плече и влажную теплоту, разлившуюся вдруг по всей руке и по груди… Затем он слышал голос Максима, понял выражение ужаса на лице прибежавшего следователя…
Единственный труд, который он позволял жене, — это собственноручно мыть его
собственный большой чайный стакан; но, принимая этот стакан, уже налитый крепким чаем, он всякий раз испытывал большое, даже до
боли, острое чувство благодарности.
Ей до
боли хотелось затемнить светлый образ ее приемной дочери, который так резко оттенял ее
собственный мрачный силуэт, в чем, конечно, не могла внутренне не сознаваться эта ужасная женщина.
Углы рта Александры Яковлевны снова дрогнули. Она хотела крикнуть, что ей не нужно подачек из ее
собственных денег, но до
боли закусила губу и смолчала.
Брошу я мой глупый дневник. Оттого у меня и голова
болит, что я поздно встаю. Тушу свечку в пятом часу. Что я, печатать, что, ли хочу свой
собственный роман? Тут и романа-то никакого нет.
Вся жизнь ее, все интересы были в работе, неудачами завода она
болела как
собственными, все силы клала в завод, совсем так, как рачительный крестьянин — в свое деревенское хозяйство.
Страдая от
боли, о
боли именно и кричат, и если рассказывают анекдоты, как Сирано, то в непременной связи с
собственным геморроем.